Warning: include(../../head_archiv.html): failed to open stream: No such file or directory in /home/host1842572/detira.ru/htdocs/www/arhiv/41_3_2008/recenzii.php on line 11

Warning: include(../../head_archiv.html): failed to open stream: No such file or directory in /home/host1842572/detira.ru/htdocs/www/arhiv/41_3_2008/recenzii.php on line 11

Warning: include(): Failed opening '../../head_archiv.html' for inclusion (include_path='.:/usr/local/php/php-5.5/lib/php') in /home/host1842572/detira.ru/htdocs/www/arhiv/41_3_2008/recenzii.php on line 11

Свежий Номер

№ 3 (41), 2008


Рецензии



От редакции:

6 декабря 2007 году скончался замечательный поэт, прозаик, Генеральный директор Русского ПЕН-Центра, большой друг нашего журнала Александр Петрович Ткаченко.
В настоящее время мы готовим номер, посвященный творчеству Александра Петровича. А сегодня публикуем рецензии на две его книги, которые были изданы в 2007 году.



Александр Ткаченко, «Сон крымчака, или Оторванная земля»,
Москва, ИД «Хроникер», 2007.

Книга в суперобложке, на ней картина… Карло Боссоли «Карасубазар» 1841 год. Александр Ткаченко «Сон крымчака, или Оторванная земля» — гласит название книги. Кто такие крымчаки? Где это — Карасубазар? А вот это как раз очень интересно. Сегодняшний Белогорск (до 1944 года Карасубазар) расположен в 42 километрах к востоку от столицы Крыма Симферополя.
В XIX-м — первой половине XX века Карасубазар был главным центром крымчаков, но во время войны их практически всех уничтожили фашисты. Сам автор говорит, что книга «была написана на основании элементов остаточной памяти», потому что иначе от народа, жившего веками, не останется ни следа, ни картин, ни книг, ничего…
Книга очень необычна. Знаете, когда произведение включает в себя и исторические, и этнографические сведения, и является еще высокохудожественным произведением, то даже не знаешь, как о ней написать — мысли растекаются, хочется рассказать об одном, упомянуть второе, процитировать третье и так до бесконечности. Что в ней? Любовь к своей Родине, к жизни, к уходящему и практически ушедшему, исчезнувшему народу… В ней боль за то, что произошло во время войны — ведь более 80 процентов населения было расстреляно немцами, включая детей и женщин… Это плач по народу, который никогда уже не сможет восстановить свой генофонд, во всем мире осталось около 600 крымчаков… В ней красота Карасубазара и простых чистых душ крымчаков и гордая изысканность крымчачек… В ней гимн погибшим… Это отчасти и поэма.
В ней много фотографий. Глаза крымчаков смотрят на вас оттуда, из ушедшего мира, из небытия, смотрят скорбно и устало и словно спрашивают: «Мы просто жили… А что делаете вы? Куда вы идете? Какой дорогой?» Знаете, это надо увидеть, а, увидев, осознать, что ты живешь в этом мире, и ты сам должен быть ответственен за себя и за этот мир в целом, потому что точка отсчета — это ты, и каким будет этот мир завтра — зависит и от тебя. Александр Ткаченко написал потрясающую книгу, полную жизни, красоты, юмора, боли — это как взрыв света посреди коммерческого чтива. Есть книги, которые получают различные литературные премии: «Букер», «Большая книга»… Есть книги, которые остаются в вечности, которые выше всего этого. «Сон крымчака» — это разве что Нобелевская премия, да и она не нужна, это настолько вне литературного процесса, что и объяснить-то невозможно — читать надо. Всем надо читать. Чтобы жить душой, чтобы увидеть и прочувствовать все, что увидел автор.
Одна новелла перетекает в другую, страшные притчи сменяются школьными анекдотическими случаями, а те, в свою очередь, описанием быта этноса, свадебного обряда или романтической и нежной историей о жонглере Коко, или трагедийными скупыми страницами расстрела крымчаков…
Тонкая паутина бытия прядется и сплетается в единую картину Карасубазара, увы, призрачную, недоступную, недосягаемую.
Великолепная притча о «Небесном монголе», о благословленных отметиной Будды посвященных оставляет в душе след, как оставляют его и все другие новеллы.

11 декабря 1941 года
— Деда, куда мы идем?
— Не плачь, погулять…
— А почему все плачут вокруг?
— Им больно…
— Отчего?
— Туфли жмут, не плачь, успокойся…
— Что, жмут всем сразу?
— Да…
………………………………………………………………………………………………
— А куда мы идем?
— На расстрел…
— А что такое «нарастрел»?
— Это такое действие, не плачь…
— Какое действие?
— Когда одни делают вид, что стреляют, а другие делают вид, что падают и умирают, не плачь…
— Это похоже на сказку, да?
— Да, похоже на сказку…
— А что будет после «нарастрела»?
— Пойдем домой, не плачь…
………………………………………………………………………………………………
Что можно сказать после прочтения этих строк? А надо ли что-то вообще говорить?
Почтите в своей душе минутой молчания погибших от геноцида крымчаков…

И сказала девочка
Мне не холодно, мне стыдно,
Заверните меня в край небес голубой,
Страх и ненависть пишутся слитно,
Страх, что звери людей повели на убой,

Трава болит, небо болит, земля болит,
До сих пор
Ветер болит, дождь болит,
Катится солнце убитое с гор…
………………………………………………………………………………………………
Видно детские вам не читали книжки
И в садах городских не подсаживали на качели,
Положите меня еще глубже, ниже,
Стыдно… будут лезть…
Золотую монисту подарить не успели.
Звери вы, господа, звери,
Во второй раз тоже звери…

Читаешь эти строки и вздрагиваешь: это не Александр Ткаченко написал, это сказал ребенок, которого расстреляли…

Написать правдивую книгу, не солгать ни читателю, ни самому себе, ни им — тем, кого убили, тем, кого закопали там, в противотанковом рву, на десятом километре от губернского города по Феодосийскому шоссе. С 11 по 13 декабря 1941 года там были расстреляны около 13 тысяч человек, среди них восемь тысяч крымчаков, около четырех тысяч евреев. После войны убитых кое-как перезахоронили родственники и городские власти, но многие остались там, во рву. Немцы спешили, а у расстрелянных оставались при себе золотые вещи, украшения, которые были спрятаны на теле. Этим воспользовались гробокопатели и варварски разграбили это место. Нет мертвым покоя. Душам их, костям их. Страшно. Когда вот так — страшно. Александр Ткаченко вместе с Андреем Вознесенским и адвокатом Владимиром Зубаревым не позволили глумиться над погибшими, сделали фотографии, отвезли их в Москву, несмотря на угрозы и оскорбления в свой адрес. И добились того, чтобы было построено каменное сооружение-памятник, укрывшее от посягательств несчастных — «Поле памяти».
Эта книга и есть своеобразное «Поле памяти» практически исчезнувшему народу. Кто до этой книги знал о трагической судьбе малочисленного крымчакского народа?
Александр Ткаченко писал о мистическом трагизме совпадения слов, о некоей трагической обусловленности произошедшего.
«Слово Тафре древнегреческое, из него сформировалось Тавр, Таврия, что означает РОВ. Далее. Само слово Крым произошло от тюркского КЕРИМ. Века поглотили смягчающее Е. КЕРИМ — значит КРЫМ, в переводе тоже означает РОВ. И что же получается?
В 41-ом фашисты почти всех крымчаков расстреляли у рва и уложили в… ров…
Судьба? Рок? Ров… Ответа нет».
Зато есть эта книга. Прочитайте ее — и вы никогда не забудете этих строк. Вы проживете и переживете их, они останутся в вас навсегда. В мире, несмотря на огромное количество книг — совсем немного таких, которые хотелось бы иметь на своей книжной полке, посоветовать друзьям, дать детям. Но эта одна из них — как краеугольный камень страшной истории XX века, который невозможно вытащить, обойти, позабыть, спрятать.

Ирина ГОРЮНОВА



Александр Ткаченко, «Стукач»,
«Вест-Консалтинг», 2007.

Книгу «Стукач» А. Ткаченко втянула в себя за два «глотка».
«Глоток» первый, «горячительный». Новеллы. Первое впечатление — картинки из «Секспросветбюллетеня»: фрикции в сортире самолета, фрикции в вагоне метро и т.д.
…И здесь же, вперемешку, такие крошечные «жемчужинки», как «Дядя Моня», «Авторитеты», «Сюжет для нового O` Генри»… Что это? Чудо, небрежно валяющееся под ногами…
«Глоток» второй. Полная противоположность первому. Повести. Четыре небольших повести в высочайшей гармонии друг с другом, с миром, с Вечностью. Как токкаты и фуги, как ветер и ливень и… черт знает, что еще такое!..
Повесть первая, как медленное вступление: «В тени орехового дерева». Камешки на дне чистейшего, солнцем прогретого мелководья. Мальки и крабики. И — непостижимость, тайна, невозможность дотронуться. Люди, как в романах Кобо Абэ, исчезающие вдруг неведомо куда, и в то же время никуда не исчезающие, мирно сидящие на кухне с газеткой. Сын, в поисках отца шатающийся неизвестно где, одновременно в нескольких городах… И кто, собственно, исчезает — отец или сын? Исчезает время. Или наоборот: исчезаем мы, а время остается, оно неподвижно, вечно. Неплохой переход к следующей повести — «Стукач», свое впечатление от которой я выразила бы двумя словами: напряжение нарастает. Куда-то вверх, в страшную бездну неба увлекает автор читателя. Зачем? А вот и кульминация: «Левый полусладкий» (название не нравится мне, но об этом ниже). Повесть-исповедь, повесть-крик, повесть-стон. Процесс чтения этой вещи — процесс «узнавания»: это — я! это все — со мною, обо мне, о нас… Мне кажется, эта повесть — не только смысловая кульминация всей книги, она о том, ради чего — все мы…
Да, так вот о названии. По-моему, оно принижает, упрощает смысл повести. Как если бы Соломон назвал свое главное творение, скажем, «Губки-бантики». Хотя, Бог с ним, с названием. Как бы ни называл А. Ткаченко свою повесть, имя ей все равно одно, вечное — все та же «Песнь песней», творимая всеми любящими во все времена.
С высоты этой повести мгновенно осветилась и стала понятна мне вся книга, «что» она, зачем, «откуда и куда». И даже новеллы, пестрые, странные, — заняли свое, им полагающееся место. Вдруг возник такой общий образ от книги: танцор разминается перед спектаклем — батманы, растяжки, обрывки каких-то движений, иногда нелепые, несогласующиеся между собою… Настраивается оркестр. Но вот начинается спектакль: музыка, свет, на сцене — полет обнаженной души, и ты, восхищенно замирая, шепчешь: «Так вот оно что, вот зачем все это было…» Такой вот образ.
И, наконец, «Мальчики отдельно. Девочки отдельно». Снова детство, снова разглядывание камешков на горячем мелководье. Ощущение грусти и покоя. И тихого шелеста времени. Наверное, эту тетралогию из маленьких повестей так и надо было закончить. По законам гармонии.

Екатерина ДОНЕЦ



Из века в век. Болгарская поэзия: Стихотворения.
Сост., предисл., примеч. Е.В. Исаевой, С.Н. Гловюка, А.В. Герасимова;
Предисл. к серии В.Г. Куприянова.
М.: Пранат, 2005. (Серия «Из века в век. Славянская поэзия XX-XXI»).

Чего греха таить: современная поэзия (да и проза, впрочем, тоже) некогда братских стран, объединенных «концепцией» Варшавского договора, в нынешней России практически не известна. Крошение паззла социалистического лагеря повлекло за собой и неизбежный разрыв культурных связей. И это, пожалуй, наиболее драматичное (если не сказать трагическое) из последствий социального и политического сдвига, случившегося в конце прошлого столетия. Поэтому нельзя не восхититься подвижничеству и даже мужеству коллектива авторов во главе с поэтом Сергеем Гловюком, затеявших масштабную, многотомную серию «Из века в век: Славянская поэзия XX — XXI». Идея ее сформулирована четко и просто: эта серия — «попытка восстановить утраченный «мост» между нашими пишущими на кириллице славянскими народами, такими близкими и такими разными. Ибо, как бы ни разъединяли политики, поэзия — это сила соединяющая…». При этом акцент составителями сделан на поэзии новейшей, берущей начало во второй половине века ХХ-го и продолжающейся в дне сегодняшнем.
Меня, как болгариста, конечно, более других интересовал том болгарской поэзии. Болгария — страна, которую в России традиционно «почитают» как наиболее родственную нам — культурно. И вместе с тем, словесность южного соседа оказалась в числе первых, изъятых из «употребления» в новой России. Последний сборник болгарской поэзии на русском языке увидел свет аж в середине 80-х — совписовский «Звездный час» (1986). Даже и сегодня в кругах издателей и редакторов журналов сохранился взгляд на Болгарию как на «не заграницу». Автор этих строк не раз слышал от редакторов изумленное: «А что, в Болгарии тоже есть литература?» Увы нам, современную прозу и стихотворчество болгар лучше знают в Западной Европе, где смогли по достоинству оценить мощный потенциал балканской литературы.
Рецензируемая антология дает подробную, панорамную картину современной болгарской поэзии. Подборка впечатляет своим размахом — на семистах страницах в хронологической последовательности (от самых старших, родившихся в 1920-х до нынешних 20-летних) представлено творчество 165 поэтов нескольких литературных поколений. «В нашей книге мы представляем поэтов, — пишут составители, — творчество которых пришлось на вторую половину двадцатого века и уже начало двадцать первого. Болгарская поэзия этого периода... отражает всю историческую канву жизни Болгарии, не только в содержательном и эмоциональном смысле, но и в языковой поэтике, в развитии слова. От поколения, прошедшего войну, сквозь поколение, писавшее в аскетичные пятидесятые, — к раскрепощенности шестидесятых, к уходу в философию и лирическую свободу семидесятых, к поиску новых тем и форм восьмидесятых, к соединившим в себе все на свете девяностым и зарождающимся неожиданным голосам начала XXI века».
Авторский состав в целом репрезентативен, хотя и встречаются досадные лакуны. Просто удивительно, что не попали в антологию одни из лучших поэтов «шестидесятнической школы» Михаил Берберов и Калина Ковачева, нет блистательного минималиста Стефана Мавродиева (да-да, того самого — известнейшего болгарского киноактера), нет представителей авангарда (явления вообще-то редкого в болгарской поэзии) Никиты Нанкова, Русена Шомова, Ивана Сухиванова и Магдалены Костовой-Панайотовой (последняя, кстати, еще и филолог-славист — исследовательница русского поэтического авангарда). Конечно, невозможно вместить всех в формат 700 страниц, но, на мой взгляд, без этих имен картина послевоенной болгарской поэзии выглядит все же незавершенной. При том что встречаются в антологии и поэты, и стихи, без которых подобное издание вполне могло бы обойтись. Их немного, но они есть, что наводит на мысль о некоторой случайности отбора авторов («что было под рукой»). Впрочем, этот недостаток простительный, общего впечатления он не портит. Тем более что основной корпус болгарской поэзии все-таки представлен.
Поскольку рамки рецензии не позволяют о каждом заметном поэте говорить отдельно, позволю себе впасть «в грех перечня», назову центральных фигурантов поэтических поколений Болгарии. Среди поэтов старшего поколения (Первая волна), пришедших в литературу еще в 1940-50-е, в коллекции присутствуют такие имена, как Валерий Петров, Николай Зидаров, Блага Димитрова, удивительным образом соединявшая в себе тонкий поэтический дар и должность вице-президента Болгарии, почетный доктор Университета штата Айова и лауреат итальянской поэтической премии Божидар Божилов, Иван Давидков, в России больше известный как прозаик, Иван Радоев, Найден Вылчев и др. Вторая волна (шестидесятые-семидесятые) представлена именами (называю, конечно, не всех, но самых заметных) Ивана Динкова, Слава Хр. Караславова, лауреата поэтической премии Международной академии искусств Константина Павлова, кавалера Ордена Золотого Льва Королевства Финляндии Нино Николова; трагически погибшего, одного из самых значительных поэтов 60-х Владимира Башева, чье имя теперь носит одна из самых престижных поэтических премий Болгарии; широко известного в Европе Любомира Левчева, Николая Кынчева, Екатерины Йосифовой, Ивана Методиева. Из Третьей волны, вспенившейся в середине — конце 80-х, в сборнике присутствуют ее очевидные лидеры, остающиеся и сегодня законодателями поэтической моды в Болгарии: Бойко Ламбовски, Георги Господинов, Мирела Иванова, Кристин Димитрова. О поколении совсем молодых, родившихся в конце 70-х — начале 80-х, я не говорю. Эти авторы еще не выпестовались в самостоятельное явление, а в поэтическом плане находятся под явным влиянием установленных поэтических правил Третьей волны (прежде всего, Ламбовски и Господинова).
Хронологический принцип (от старшего поколения к младшему) антологии добавляет увлекательности чтения: действительно интересно и познавательно наблюдать динамическую эволюцию поэтических традиций. И здесь обнаруживается некая общность и с русской поэтической «линией жизни»: если старшее и среднее поколение, за крайне редким исключением, сохраняют преданность традиционному, регулярному стиху, то уже к началу 80-х начинается стремительная и тотальная верлибризация всей болгарской поэзии.
Впрочем, не могу не согласиться с авторами предисловия: «…и белый стих, и верлибры болгарских поэтов своей звукописью и лирической магией все равно тяготеют к традиционному стиху».

мой любимый
меня украшает в центре комнаты
вата стекло и электричество
вата
стекло
и электричество
а после вместе мы воспеваем
электрическое тело…
(Надежда Радулова)

Или вот еще фрагмент уже из стихотворения Лиляны Стефановой «Ненасытые женские души»:

Такие слабые мужчины
Пересекали мне дорогу.
Не будь же слабой, нет, не смей!
Ведь знаешь, женщины когда-то
До сумасшествия — так было —
Влюблялись в змей...

При этом, у болгарской поэзии есть какая-то удивительная, неразрывная общность: ей присуща почти восточная медитативность, внутреннее спокойствие, даже отрешенность.

Откуда эта глухота? Не слышу, как
последних дней земных бежит песок унылый.
Глухим — легко! И я средь них. Вот так
меня опять Благоволение осенило.
(Крысте Станишев)

Я умру в пути, летая
В белых, гибельных туманах —
Без прощаний долгих, слезных,
Без погоста над рекой...
(Владимир Башев, Реквием)

Отсюда же сильное тяготение к утонченной пейзажности. Во-вторых, болгарским стихам свойственна погруженность в историческое и мифологическое пространства — причем, касается это не только культурных пластов родной Болгарии. У болгарской поэзии (особенно у новейшей) на удивление мощный культурный бэкграунд.
Несколько слов придется сказать о переводах. Билингвистический принцип (оригинальные стихи и переводы даны параллельно) антологии позволяет человеку, знакомому с болгарским языком, в полной мере оценить уровень перевода. К сожалению, как раз переводы очень неровные: рядом с действительно художественными вариациями известных поэтов и переводчиков (в их числе, например, Евгений Винокуров, Римма Казакова, Галина Климова, Наталья Ванханен, Борис Слуцкий) в немалом количестве соседствуют выполненные очень топорно подстрочники, серьезно искажающие звукопись оригиналов. Но тут, скорее, не вина составителей, а общая проблема — сегодня чудовищно мало осталось профессиональных переводчиков с восточноевропейских языков. А тем более, переводчиков поэзии. Хотя, мне думается, вполне можно было бы обратиться к поэтам с просьбой «аранжировать» подстрочники.
Придется сказать и о другом недостатке данного тома. Это отсутствие алфавитного указателя имен — очень не лишнего при таком объеме авторского состава. А чтение помещенных в конец книги биографических справок (наличие их — как раз большой плюс), выстроенных не в алфавитном порядке, а в хронологии, вызывает зубовный скрежет.
Впрочем, не хочется закрывать рецензию перечнем недостатков. Одно очевидно: все эти мелкие недочеты ни коим образом не умаляют значимости и своевременности антологии. Просто купите этот том, насладитесь изумительной, самобытнейшей и действительно очень славянской поэзией болгар.

Евгений В. ХАРИТОНОВЪ



Снежана РА. БИ ЛЭЮ ЛЭЮ ЛЭЙ: Тематическая лирика 2005-2007.
М.: Лит. прил. к журналу «Остров», 2007.

Третью книжку стихов русской болгарки Снежаны Ра издал московский журнал «Остров», широко известный в узких тематических кругах. Насколько причастна Снежана Ра к тематической субкультуре — не берусь судить: при эпатирующей, порой очень рискованной обнаженности текстов, свою личную жизнь поэтесса прячет за семью замками. Тем не менее, творчество Снежаны Ра в последнее время гораздо чаще появляется на страницах и сайтах именно тематической направленности, а сами стихи и в самом деле все заметнее смещаются в плоскость гомоэротического анализа.
«она была буч матерая лесби / я просто напрочь / выплаканная дура / она звалась Люба / ходила в штанах / курила не красилась пила / материлась посылала всех нах / лицо ее некрасиво и не / имело возраста и пола / была подстрижена под еж / на правой груди наколка: / «КЛАРА ЦЕТКИН — РАДУГИ ВЫШЕ!» / она меня сняла а я дала...»
«Люба шуба дуба» — самый брутальный текст сборника (пожалуй, даже слишком брутальный) с радикально эротическим замесом, густо пропитанный слэнгом и обсценной лексикой. Что ж, Снежана Ра последовательна в своем вызывающем нонконформизме по отношению и к социальному своему бытованию, да и к быту литературному.
Основной корпус стихов сборника — вполне себе в русле обычной манеры Снежаны Ра: это по-прежнему стихи «немножко юродивой, немножко гламурной, очень зрелой, очень невзрослой и отчаянно одинокой» (Т. Виноградова) обитательницы большого мегаполиса. В стихах, как и прежде, в меру жеманности, иронии, язвительности; и как обычно — в избытке футуристических штучек. Есть даже заумь, которая так и называется — «Сапфическое Зау». Кажется, вообще первый заумных стих на лесбийскую тему. Получилось и в самом красиво: «Би? / Би либ! / Лес / Би лэю лэю лэй / ЛесбосАп фо пар / Нок аннИб алзИн / Овь Ева би / секл би / Же! / же-же! Же-ла-ние...». При внимательном прочтении здесь легко угадываются зашифрованные имена знаковых фигур лесбийской поэзии — Сапфо, Парнок и Зиновьевой-Аннибал.
Болгарский критик Ивайло Готев, так же отмечая футуристическое начало в творчестве Ра, сравнивает ее с футуристкой первой половины XX века Ниной Хабиас. Отчасти это справедливо: во всяком случае, тексты Ра столь же провокационны, она так же ловко смешивает обыденное и заумное слово, она так же стремится к взрывному синтаксису. Кстати, именно Хабиас посвящено одно из лучших стихотворений сборника — «Нежность»: «меж нами мреж / брешь промеж / сучью любовь / мою / ешь! / в промеж / ность Евы / кость вот / кнуть и / про / вернуть любовь…»
Встречаются так же весьма любопытные опыты с комбинаторной поэзией. Вот, например, волноход «Надя». Во всем тексте всего одно слово — собственно, имя «Надя», но при неоднократном и слитном повторении оно вдруг расслаивается и волшебным образом обретает другой смысл, а сам текст-повторение получает поэтическую завершенность и самоценность: «НАДЯНАДЯНАДЯНАДЯ НАД «Я» // НАДЯНАДЯНАДЯ АД — Я»
Вообще, в плане поэтических стратегий сборник очень разнообразен: от нежности к брутальности, от жесткого верлибра, прошитого, однако, скрытой рифмовкой, к регулярному стиху и явной экспериментальности. Включены в сборник и два давно ставших широко известными и популярными в сети стихотворения — «Мы сами» и «Bitches Brew», в свое время вызвавших немало споров: от абсолютного восторга до столь же абсолютного неприятия.
Для меня же очевидное достоинство и привлекательность этой тоненькой книжки не только (и не столько) в эротической раскрепощенности стихов, но и в том, что Снежана Ра довольно смело пытается обогатить «тематическую словесность, укорененную, в основном, в силлабо-тонической традиции, авангардным, постфутуристическим опытом, изощренными экспериментами со словом и формой…» (Ивайло Готев).
В целом же, новый сборник поэтессы резко выбивается из мэйнстрима тематической лирики. Может, это и не новое слово, но уж точно слово свежее, интересное и пленяющее!

Дмитрий ЗВАНЦЕВ



Юлия Мартынцева, «Рябиновый свет»,
М., 2007.

Книга «Рябиновый свет» — первый сборник молодой поэтессы Юлии Мартынцевой. В книге много искренности, душевного тепла и света, какого-то осмысления и переосмысления действительности, нежности, красоты. Есть там хорошие стихи, берущие за душу:

Ползти, бежать, уйти и не вернуться,
Вновь поселиться в домике на Пре…
И на опавших листьях растянуться
В медово-горьком желтом сентябре.

Есть размышления философского характера, где любовные страдания не просто переживания житейского характера, но влиты в круг мироздания — Фиту (буква греческого алфавита, обозначающая мироздание (круг), замкнутое на себе самом (волнистая линия в центре):

Я не могу стряхнуть с себя испуг,
Рыдая страстно в ночь на понедельник,
Пока сияньем скорбным лунный круг
Рисует Фиту над бельем постельным.

Но есть в этой книге и огрехи, и хочется посоветовать автору быть к слову повнимательней. Не допускать неточных рифм, например, таких как: костров — любовь в стихотворении «Вечер в сентябре».
Не сбивать ритм стихотворения и его размер в стихотворении «Золотой переплет и латиница белых страниц…»:

Золотой переплет и латиница белых страниц
Замелькают опять вихрем незабываемых лиц…

Во многих стихотворениях Юлии Мартынцевой встречаются десятки раз «ты», «тебя», которые переходят из одного лирического произведения в другое и многие упоминания этих слов явно лишние, только для заполнения паузы, что отрицательно влияет на весь смысл в целом (например, стихотворение «Березе»).

Спорно так же стихотворение «Денница»:

Пролетая в зарослях камыша,
Светлый ангел весь зарделся вдруг:
Показалось, будто он услышал,
Как вдали от бдительных подруг,
С чистотой, подобной зорьке алой,
И загадкой сумерек туманных,
Девушка тихонько напевала
Песню о своей сердечной тайне.

Вроде бы одна фраза, но тут так все лихо закручено, что разобраться очень сложно. Начнем, пожалуй, с того, что лететь в зарослях камыша просто невозможно, над зарослями — еще куда ни шло, а вот внутри их никак не получится. Далее, мне непонятно, кто был вдали от бдительных подруг: ангел или девушка, и откуда известно, что подруги бдительные? История, видимо, об этом умалчивает. В одной фразе много стыков согласных, которые затрудняют восприятие стиха, например слова: «зарделся», «от бдительных», «чистотой»… Налицо и сбив ритма, и затрудненное произнесение слов из-за большого количества согласных в словах…

Тем не менее, какой-то сильный духовный и творческий потенциал у автора явно чувствуется. Остается только много работать над словом и быть к себе как можно строже. Одно из лучших стихотворений сборника — «Впечатления от органного концерта Гарри Гротберга»:

Из жизни в жизнь, из века в век
Несу в душе я боль утраты:
Возрождена, как человек…
Но раньше… Я была крылата!
Моя звезда едина с той,
Что раз небесный свод покинув,
Все ищет, ищет путь домой,
Сама в себе его отринув.
И мечется в слепой тоске,
И жаждет снова возвратиться…
И чертит знаки на песке
В надежде тщетной возродиться.
И ненавидит отчий дом,
И любит преданно и страстно,
И вновь желает слиться в нем
С Тем, что бессмертно и прекрасно.
А я дрожу — сие родство
Внутри так глубоко, до боли
Мое сжигает естество.
Но не дает ответа:
                                КТО Я?

Ирина ГОРЮНОВА


Warning: include(../../bottom_archiv.html): failed to open stream: No such file or directory in /home/host1842572/detira.ru/htdocs/www/arhiv/41_3_2008/recenzii.php on line 250

Warning: include(../../bottom_archiv.html): failed to open stream: No such file or directory in /home/host1842572/detira.ru/htdocs/www/arhiv/41_3_2008/recenzii.php on line 250

Warning: include(): Failed opening '../../bottom_archiv.html' for inclusion (include_path='.:/usr/local/php/php-5.5/lib/php') in /home/host1842572/detira.ru/htdocs/www/arhiv/41_3_2008/recenzii.php on line 250